Каждая законченная книга – это символическая смерть ее автора.

Мудрый давно уж не спорит, солнце и так высоко.

После детства нова, только смерть.

Великий страх cподвижник великих дел.

Я не знаю, куда я иду, и зачем я сдираю с кровью звезды с кожи ночного неба, захлебываясь полнолунием, изрыгаю полдневное южное солнце из легких, но я знаю, что только так, а не иначе, но Господи, если бы я знал, чего я хочу…

Повесился на знаке вопроса…каждый день – это ад, каждый год – это крест. Поэзия учит боли.

Полыхаю июльским садом,
Содрогаюсь январским инеем,
Мне от жизни многое ль надо…

Не в споре рождается истина; истина выше всяких споров.

Поэт, ты всегда вопреки…

Капая глубже, учитывай, что не у всех хорошее зрение.

Сладость смерти для усталой души, пьянящий сон тьмы, холодная любовь памяти.

Опьянение горячей плоти, падающее в бездну сжатого пространства, разрывающееся огнем дыхание и что-то большее за всем этим…

Черный узел ночи, не разрешенные воском времени ожидания, зуд возбужденного воображения – повод для бессонницы; но паучий свинец дождя сильнее.

Иногда хочется отменить самого себя.

Сырость и гниль весны кладовые раскрыли (нежная слизь круговорота жизни)

Когда идет бриллиантовый дождь, все взбунтовавшееся становится на свои места и даже Заратустра Ницше приобретает христианский отголосок.

Знаете ли вы, что такое жить загнанным в тиски непослушного тела, оправленного рамками больной психики? Сюрреализм бытия, гимны одиночества, вчувствование в природ, истинную природу одушевленного тьмой пространства.

Чтобы выйти за границы игры, нужно нарушить правила, сделать единственным желанием – отсутствие желаний, а потом искоренить и его.

Что может быть прекрасней полета птицы.

Абрикосовое солнце с раскаленной косточкой над Голубой мечетью. Призраки древних суфиев приносят дары матери-богине Мудрости. Телевизионные сны Востока на широте промышленных ледников.

Поэт работает всегда, поэт работает незримо.

…не я владею словом, а слово мной владеет.

Соленый привкус моря распахивает стесненное полотно души.

Я счастлив исключительно по-своему; я не люблю – но так не любят все.

Расставание способствует сближению; плачь – возбуждению; смерть – жизни; тьма – свету.

Когда два становятся одним, ночь сжимает черные ладони, холодом звезд обдает туман взгляда, то в токе ветра рождается поэзия тела.

Мы забываем себя.

Сколько времени изведено в холостую, пережевано, выплюнуто засвеченной кинопленкой на обочину, сколько перемолото ради призрачной будущности в жертвенном пепелище золотого мгновенья.

Для Ницше Бог умер, но не Ницше для Бога.

Без внутренней музыки природа души больна; природа больна.

Она неуловимо полна, близка, напряжением света между темных аллей озвучена, выхвачена из пространства измерением страха, страсти, любви, надежды разочарования, борьбы; она – моя тайна, укрытая тишиной.

Обыденность, воспрещающая думать о чем-либо инстинктом самосохранения, пресекается поэзией.

Мое изношенное тело дает мне право на свободу.

Наевшись пыльной асфальтовой бурей, иду спать в город призраков, среди мертвых камней и тощих лиан.

Голод мудр.

Просветление от безысходности.

Тайна женщины необозрима, как глубина вселенной и с тем же, проста для того, кто хоть раз в жизни смотрел раненным сердцем в зеркала небесных озер, в тропы ночных созвездий на качелях лета, кто хоть раз в жизни сумел открыть свежим взглядом дверь в невесомость океанических седин и пламень возвращающегося домой паруса; женщина – это природа, природа – это женщина.

Отправляясь в опрометчивый путь по коридорам пьянящей интуиции вселенной, разве знаешь, куда приведет тебя солнце.

Планы на будущее – дожить до завтра.

Претерпеть и принять во благо.

Делай свое дело.

Жизнь в другом измерении, в иной системе координат, в плоскости на бесконечной поверхности шара, в храме мудрости собственного безумия.

Она вливается в ночь, как весенняя птица, она падает на золотой шелк и отдает себя целиком целомудрию пылевидной страсти, ветви за окнами качаются в такт ее змеиному танцу, она полна изумрудного вина безмятежности, пока не растаял прощанием яичный рассвет майских оранжерей.

И все-таки дважды два – пять.

Ночь опускалась шелковой преисподней, скользила точащим нервом, забиралась иглами беспокойного сна под кожу. Это пекло, спуск для общения с бездной в самые темные края души, было для него возможностью жить дальше, не прибегая к помощи ядовитого свинца пули.

Он ждал с нестерпимой мукой, когда ее дыхание вновь обрушится на его уста, когда ее сладкая плоть обретет с ним единое целое, безраздельное естество вдохновения ночи, он ждал с содроганием и страхом потерять надежду на прощение, когда она плакала серебряной нежность в его руках.

Я видел небо, пьяное небо течения вечера, я видел воду, холодную воду диких источников, я видел тебя, тебя, усмиряющую огонь заката и прохладу реки.

Я забыл о времени, я забыл, кто я, я видел серое облако вдали и воздушный храм на его горбе, но я знал, что должен обрести новое дыхание ради ее дыхания, ее соленых глаз, ради ее чуткого солнца и вещей луны, и я встал и пошел на восток, откуда открываются свежим алмазом тропы к созерцанию любви, к музыке сердец, бьющихся рассветом…

Сумасшествие – либо болезнь, либо талант.

Прежде, чем воскреснуть - попробуй умереть.

Исследуя природу пограничных состояний, проникая во тьму, чтобы раздался свет, чтобы огонь больше не обжигал, а только грел больные сосуды сознания, кому объяснить саморазрушения во благо цельного, кто способен принять? (безмолвный клоун в глазах любопытствующих)

Боль – первая из муз.

Что написать, когда камнем падают сны в пропасть бессонницы, когда все слова сказаны, а руки дрожат напряжением ночи, когда все причалы забиты гнилью, а открытое море способно вместить, лишь пустую волну…но все неспроста (месторождения истины веры)

Жара нагнетает (майская соль по телу), духота разъедает (головокружение пыльной дороги), поэзия дает хрустальную влагу надежды с привкусом южного вина, скорая близость не разрешает пустить корни в ватное безразличие городского неба. Тень комнаты.

Глаза, горящие огнем, быстро исходят на пепел, пепел удобряет почву для огненных цветов.

Я слышал, что смерть – всего лишь возврат к себе, мне говорили, что память – вторая жизнь, но куда мне бежать, когда у порога северный ветер, кем мне быть, когда льдом покрываются губ рубины…

Обращаюсь в дым вечера, расстилаюсь постелью неба, нахожу вену весны, впрыскиваю сон экваториальных звезд…

Конвульсией утра расправляется небесная люлька, жерло середины мая обдает дорожной пылью с болотной палитры, музыка льется разламывающимся электро-нервом, мы остаемся, кем мы были, мы остаемся с тобой – поэзией исступленных полевых ковров, речных землистых скважин; мы остаемся близкой далью горизонта в протянутой руке.

Одиночество полдня прекрасно, как сон у истоков радуги. Собираясь из праха родниковой мозаикой, знаю, где-то думают обо мне дарами нерастраченной нежности.

И танцевали они, как огненный змей и лунная птица, и подобием солнца светились глаза их, и тела их полыхали свежестью лотоса, и руки их переплетались хвойными ветвями, и души их были одна в одну, и пути их были единым рукавом кубовой реки, и звались они именами сапфировых высот, и золото ночи падало с плеч их.

Уверовшая мгновенность принятия решений – залог помощи интуитивного прозрения к истине.

И мы собираем цветы полночных звезд и кладем их в корзины любви, быт и быть не одно и тоже, нужен ли повод, чтоб сбросить одежду душного дня и паутину сомнений в труде путешествия.

Живая вода памяти – горный ручей; дыши же, дыши мое слово, обращенное к смерти, к потери, к любви, разодранной в клочья инея; знаешь, я еще помню, слышишь, я еще грею, видишь, я еще здесь, но уже не с тобой, но тобою полон, как Арктический ветер.

Свобода – сестра скорби.
Сколько лишних движений.

Дворы, где мы наполнялись елеем, стали кривы; вера в будущность с каждым днем стремится к совершенству небытия; время – самый опасный хищник.

Когда закончатся слова,
Я вспомню твое Имя,
Когда последний глоток воздуха обожжет горло,
Я буду молиться за тебя,
Дышать твоей печалью,
Твоим золотом,
Созвездием твоей вечерней улыбки…

Свежий ветер Иранских нагорий и Палестинских пустынь, где пророки вещали о мире без сновидений. Мы слишком долго искали себя в других, находя, лишь тоску. Проснись…

Для кого-то наркотический сон – это реальность, для кого-то реальность – наркотический сон.

Слова – это реальность…

Ледяная луна тает в ладони, звезды капают обжигающим воском под ноги, мы идем в продолжение ночи, мы смотрим друг другу в глаза и видим сны о будущее, наполненным солнечным хороводом листвы сентября.

Распускающийся розой бутон солнца, роняет золотые лепестки на изумруды летнего луга. Конец игры – начало новой партии.